Астры на снегу

img

Этого села нет на карте. Родовое селение нивхов - Кальма - сорок три двора, спрятавшихся от мира за огромной, до неба, бурой скалой. Каждый новый человек здесь в диковинку.
Однажды по весне к Кальме подошел катер. На берег вышел незнакомый мужчина, окликнул женщину, набиравшую воду из Амура: «Скажите, здесь еще живет русская учительница Валентина Алексеевна? Передайте ей поклон...»

Публикации. Сборник "Проза 80-х"

СКАЧАТЬ В:

Екатерина

РУДИК

АСТРЫ НА СНЕГУ

Проза 80-х

Публикация

          Этого села нет на карте. Родовое селение нивхов - Кальма - сорок три двора, спрятавшихся от мира за огромной, до неба, бурой скалой. Каждый новый человек здесь в диковинку.
          Однажды по весне к Кальме подошел катер. На берег вышел незнакомый мужчина, окликнул женщину, набиравшую воду из Амура: «Скажите, здесь еще живет русская учительница Валентина Алексеевна? Передайте ей поклон...»

            Когда Татьяна, жена всем известного в округе пекаря Фомича, вбежала в дом учительницы, и они кинулись к окну, катер уже скрывался за скалой. «Так и сказал: от ученика поклон шлю», - тараторила Татьяна.
          В тот вечер Валентина Алексеевна долго размышляла, кто это мог быть. Миша Стародубцев? Тот, кто однажды с мальчишеской наивностью признался: «Вы, Валентина Алексеевна, могли быть полководцем, так хорошо знаете историю». А

1

возможно, Миша Рохманов, почти ее сверстник, изводивший неопытную учительницу неожиданными вопросами типа: «А что такое подканцелярист?»

          Сейчас ее не испытывают на знания - дети непреодолимо верят: их учительница знает все. И не мучается она, как прежде, вопросами: быть строгой или снисходительной - характер сформировался. Она в меру строга, в меру ласкова, хотя это далось непросто: тревожная нежность человека, воспитанного в детдоме, призывала к теплоте отношений. Но только одна ласка - сомнительное средство для ленивцев. А так не хотелось быть строгой.

          Много воды утекло в Амуре с тех пор, не измеришь. Да что воды! В один из первых вечеров в Кальме поехала на лодке кататься и почти на середине Амура решила нырнуть, а воды - по колено. Из-под черных, вечных вод едва торчали робкие тростиночки. За годы, прожитые учительницей в Кальме, коса обернулась в огромный остров, а на нем целый лес вымахал - мальчишки охотятся здесь!

          Не стала она полководцем в учительском деле, ее имя не гремит в районе. Рядовой учитель, не отмеченный наградами, славой. Просто когда другие, молодые педагоги, столкнувшись с первыми трудностями, не выдерживали, уезжали от пурги, белого безмолвия, заброшенности, она - оставалась.

          Провожала начинающие таланты до катера. Возвращалась домой, ложилась на диван, брала в руки печальный «Поединок» Куприна, между строк читала свою жизнь и тихо плакала. О чем? Она и себе не могла объяснить. Может быть, о том, что уехал учитель по биологии. Ей, историку Петровой, предложат переучиваться на биолога: приезжает новый директор, а у него жена историк. Так было не раз, она неудачница, запасной игрок в непостоянном учительском коллективе сельской школы.

          И эти думы, и другие, быть может, тоска о том, что вот уехали коллеги в «желанные» земли, будут ходить по асфальту, кататься в троллейбусах, пойдут в Мариинку или просто в хабаровский театр, наполненный тишиной, ожиданием праздника проникновенной встречи с искусством, то, что ей не дано, вызывали грусть и тихие слезы.

          Когда на душе было совсем плохо, она шла на берег. Сидела на опрокинутой лодке, глядела туда, где за бурой скалой скрывалась таинственная даль, открывающая путь к шумной, нездешней жизни, и, как она говорит, «сортировала свои мысли». Дети как-то раз увидели учительницу, в одиночестве сидящую на берегу, побежали к директору, переполошили всю школу.
- Ходит по берегу Валентина Алексеевна. Вид у нее грустный. Пароход ждет.

2

          Вызвал ее директор: - «Вы что задумали?» - Она растерялась.
          Тогда почувствовала, что не принадлежит себе, не имеет права на печаль, растерянность.

          С первых же дней приезда сюда учительница со всей остротой поняла и другое - эта далекая земля нивхов не для забавы и развлечений. Только углубившись в дело, только живя им, не оставляя времени для дум и ночного вслушивания в тревожное гудение проводов, можно жить полно, широко, значительно, как мечталось в семнадцать. Непросто это. Ведь приехала при параде чувств, восторженная, жаждущая веселой, легкой деятельности и славы победителя, так же, как другие, кто не выдерживал.
          Увидела серые домишки, ползущие на рыжую сопку - среди них какой-то должен стать ее домом, свинцовый Амур, нивхов, невозмутимо проходящих мимо и не желающих здороваться с девчонкой, и растерялась - как же разбудить Кальму.
          «Разбудила», да так, что ее имя долго склоняли на собраниях.

          Была у нее подруга счетовод Нина Крылова, отчаянная девчонка. Придут они, бывало, в клуб и всегда одну и ту же сцену видят - сидят нивхи на скамейках со своими неизменными трубками. Переговариваются, дымят, молчат. Повальсируют девчонки под свое «тра-ля-ля». Их не замечают. Эх, как бы сделать, чтоб заметили.

          Как-то пришли, все то же - сидят сельчане, молчат. «Вы что молчите? Магазин горит!» - повскакивали нивхи и со всех ног к магазину, а он целехонек. По сей день с краской стыда вспоминает о своей нелепой выходке.

          Но в ту же свою первую осень все-таки разбудила Кальму, и случилось это неожиданно. Ее пятый класс поехал со школой на луга Амгуни копать картошку. Половина вернулась в Кальму с директором, а 19 человек остались работать до темноты.

          Когда пришел холодный вечер, Амур стал неспокойным. Тут оказалось, что директор уехал на новом кунгасе, а им оставил дырявую, со сломанными уключинами «Чайку».

          Мальчишки, вчерашние четвероклассники, сняли ремни, привязали уключины. Только вышли на середину Амура, разыгрался шторм. Уключины сорвало, весла понесло. Кунгас водой заливает.

          Вот ее уже по пояс. Посадила она ребят по бортам, а сама на руле, словно дедушка Мазай и зайцы. Только там - солнце, свет, а здесь черная ночь, ураганный ветер, дождь холодный сечет, кунгас несет в неизвестность. Дети сжались, сама учительница - ее в детдоме звали первой трусишкой - вот-вот заплачет от страха,

3

и вдруг слышит девчоночье всхлипывание. Мысль заметалась - детей занять надо. Стала рассказывать о путешествиях по «Чертовому ущелью» - притихли, слушают. А потом потребовала: «Пойте, девочки. А вы, мальчишки, подпевайте».

          Пять часов их мотало по взбешенному Амуру. Нашел «Чайку» завуч Минчал, снарядив колхозную бригаду. А встречали их взволнованные отцы и матери всего села. Кинулись нивхи к своей спасительнице, кланялись, говорили добрые сло¬ва, несли в дом подарки.
          И вот тогда ей захотелось найти истинную точку приложения нерастраченных сил, чтобы постоянно ощущать, как «огромная жадность к существованию на теплых руках поднимает меня». Конечно, прежде всего, дети. А еще...

          ...Когда тяжелый занавес Богородского дома культуры открылся и конферансье объявил: «Танец вечного огня. Выступает танцевальный ансамбль нивхов. Руководитель - Петрова», она стояла за занавесом и не сводила глаз со сцены. То, что она видела - и усталость рыбаков, собирающихся к разгорающемуся костру, и весело пляшущие языки пламени, летящие в синее небо, их исполняли девочки младших классов, - это был итог ее живого воображения, ночей, проведенных на рыбацком стане, долгих изнуряющих репетиций.
          Гром аплодисментов ворвался из зала. Артистов вызывали еще и еще. Кальма была впервые представлена на районном смотре с такой явной победой. И учительница сожалела, что в зале не было старика Ячко, нивхских женщин Чида, Яминой, тех, кто учил ее, неумелую, азам нивхского искусства.
          Кальминский клуб был разбужен. Одна за другой шли новые постановки танцев «Пастушок», «Рыбацкий», спектакли «Женитьба», «Ревизор». На стенах магазина и клуба запестрели объявления о молодежных вечерах, диспутах. И тогда в жизнь учительницы возвращались бодрость, снова входил в нее ясный смысл. Она добилась того, что считала целительным средством - с головой ушла в дело. С утра - школа, по¬том внеклассные занятия. Вечером - репетиция. И до глубокой ночи подготовка к урокам.

          Она первая стала организовывать зимние кроссы на Амуре. Сначала в них участвовали школьники, а потом и все население. Эти кроссы превращались в национальные праздники мужества, ловкости, сноровки.
          За все двадцать лет только однажды она провела летние каникулы вне Кальмы. Но не потому, что на всем белом свете у нее нет людей, кто бы ее ждал. Просто не могла она оставить школу даже на три месяца. Как же без нее дети, когда село остается без учителя, да и пришкольный участок без присмотра.

4

          Когда приехала в Кальму, клочок земли у школы был. Корчевала, удобрения на тачках возила, ухаживала, растила овощи, кустарники. А осенью провела, опять же впервые, в нивхском селе Праздник урожая. Пришли нивхи, подивились. Лук огромный, как яблоки, раньше его здесь не выращивали, овощи, цветы диковинные. Семена их выписывала из Ленинграда, Москвы.

          А тут приехала учительница биологии с высшим образованием. Повела ее Валентина Алексеевна на пришкольный участок: «Вот, Раиса Антоновна, принимай!» А та, знаток, только задумчиво покачала головой, видела, сколько труда вложено.

          Между тем Петрова засобиралась уезжать из Кальмы: ей на этот раз предложили вести немецкий язык. И хотя свободно могла изъясняться на немецком, отказалась наотрез. Хватит ей быть безвольной, идущей на поводу директорских желаний, многостаночницей. Она успела полюбить биологию, открыла в экскурсиях необычное - близ Кальмы росли реликтовые дубы. Превратила огороды нивхов в сады. Осенью высаживала цветы в ящики, вносила их в комнату, и до глубокой зимы из маленького кальминского домика не уходило лето. Все это забросить?

          Разговор с директором поколебал. Директор был умен и бил на хорошо знакомую ему слабую струнку Валентины Алексеевны.
- Что ж, неволить не могу. Но знайте, в свидетельствах учеников об окончании восьми классов в графе «иностранный язык» будет стоять прочерк. Кому, как не вам, знать, что никто сейчас не приедет в эту глушь.

          Она любила детей и страдала, что ее знания по этому предмету не беспредельны. И снова, как было с биологией, сама взялась за учебники. Выписывала периодику на иностранном языке, накупила пластинок, переводила сложные тексты, просиживая за полночь. Трудно, властно раздвигала границы знаний, чтобы неуверенность не сковывала ее. И всегда приходило на помощь испытанное средство — воля, требовательный приказ, данный самой себе.

          И с таким настроением «будь сильной» она прожила двадцать лет, не позволяя уступить своему характеру, мягкому, где-то очень женскому, лиричному.

          Это меня в ней поразило. И я благодарна тому снежному кальминскому вечеру, когда мы сидели на опрокинутой лодке на берегу, острый луч ломал надвое молодой лесной остров на середине Амура, выросший при ней, и мы говорили.

5

          А ведь всего несколько часов назад секретарь партбюро колхоза «Памяти Ленина», провожая меня в Кальму, с неудовольствием говорил: «Ну что вы там интересного найдете? Сорок дворов. Жизнь однообразна, уныла». Почти убедил. И вдруг подарок - настоящий школьный городок, уютный, праздничный, состоящий из трех корпусов, и знакомый, чуть картавый голос Ильича, доносящийся из учительской.

          Обступив радиолу, учителя прослушивали новые пластинки с речью Ленина, привезенные из Хабаровска. А потом вошла она, невысокая, даже маленькая, с глазами, словно две утренние росины, отливающие зеленым. И была в них та глубина, когда хочется попросить, забыв все условности: расскажите вашу жизнь. И глаза – две огромные росины - стали синими, это, как я поняла позже, от внутреннего волнения.

          В школе уже погасли огни, а мы все говорили. И она поверяла мне свои слабости, сомнения, потом махнула рукой, тоном извиняющейся произнесла: «Только время зря у вас отнимаю». А я думала о реальном, невидном подвиге, совершаемом в буднях.

          На улице падал хлопьями снег, кругом белым-бело, туманно, тихо. И под лучом карманного фонарика снег искрился, завораживал. Она передала фонарик мне, а сама побежала в крохотный домик, к которому прижался один из корпусов интерната. Вернулась - в руках у нее было что-то завернуто в байку. Подавая мне, сказала: «Помните Кальму».

          Уже поднявшись по обледенелому трапу на катер, в кубрике я осторожно развернула байку - живые астры во всем своем великолепии красок, впитавших в себя летнее короткое кальминское солнце, глядели на меня. А в иллюминаторы катера неистово бился снег…

(с. Кальма, Ульчский район)

6
7