Петрович, человек немногословный, в эмоциях сдержанный. А в письме в Комсомольск внуку, пятикласснику Артему, с которым давно налажена мужская переписка, как бы между прочим приписал: «Шепни бабушке на ушко: соскучился, сильно жду». А прошло всего-то две недели. Не правда ли, удивительно. Понятнее было бы, коль пожилой человек маялся от безделья, а то ведь занялся ремонтом – готовятся к золотой свадьбе, каждое свободное от дежурства утро мотается на дачу, закручивает на зиму огурцы, патиссоны.
К встрече жены готовится с вечера. Делает генеральную уборку, фломастерами оформляет плакатик: «С приездом, любимая!». На вокзале появляется задолго до прихода поезда. Стоит на утренней платформе, а, завидев в окошке вагона родное лицо, испытывает «бальзам на душу» и весь светится радостью.
Так было всегда. По молодости им редко удавалось вместе проводить отпуска. У Виталия Петровича они выпадали на зиму, ибо сначала он отвечал за судьбу урожая одного совхоза, а позже всего Вяземского района. Однако приветствовал отдых жены летом. Но, еще не проводив, не давая вида, уже тосковал о предстоящей разлуке. Если же выпадала редкая удача вместе поехать в Шмаковку или в санаторий «Уссури», то супругов Боликовых всегда признавали самой привлекательной и компанейской парой. Виталий Петрович – высокий, под 190, стройный, легкий на подъем и жена подстать ему, южно-русской красоты, общительная, с выдумкой. В свои 60 стала королевой бала, оказалась самой элегантной и загадочной - муж сделал три нитки разноцветных бус из желудей, сплел венок из синих колокольчиков и кукушкиных башмачков. И приглашая на танго «Счастье мое я нашел в нашей дружбе с тобой», ставшее семейным гимном Боликовых, был горд и счастлив более самой «королевы».
«Слава Ивановна продлевает мне жизнь», - за этим признанием груз пережитого, нездоровья, связанное с осколочными ранениями, боль утрат, которые в одиночку вряд ли преодолеть. В.П.Боликов из того поколения военных юношей, которое могло выжить только в порядке исключения. Не чудом ли было тогда, в 43-м, после жесточайшего боя, в могильной тишине услышать голос свыше: «Сержант, ты здесь?». А тот, кто спрашивал, стоял, не ведая о том… на каске наглухо засыпанного землей в окопе и истекающего кровью пехотинца Боликова. Та же гибельная, последняя мысль – заживо, по-дурному умираю, холодом пронзила его, воздушного стрелка, на 37 вылете на боевое задание. Его штурмовик, нашпигованный вражескими снарядами, и зажатый двумя немецкими фокс-вульфами, мог превратиться в летящий факел. Стрелку, изрешеченному осколками, на котором уже дымилась одежда, и сдачи на